ПОД КОВАННЫМ НЕМЕЦКИМ САПОГОМ

"Огненная колесница"

Главы из повести "В концлагере" С.А. Голубков

     Лечить раненых и больных, как уже говорилось, было совершенно нечем. Перевязки раненым делали в госпитале редко, примерно раз в месяц. Не было бинтов. Раны не затягивались при отсутствии питания и загнаивались. У многих в ранах заводились черви. Сначала маленькие палочки, потом вырастали. Чтобы их уничтожить, требовались хотя бы риванол, марганцовка или перекись водорода. Ничего этого в госпитале не было. Рану изредка промывали водой, часто сомнительной чистоты, и снова завертывали старым загноенным бинтом. Иногда старые бинты стирали в теплой воде, без мыла, конечно, и такими грязными, вонючими тряпками снова завязывали рану, отчего она приобретала еще худший вид.
      Некоторые товарищи приносили с работы бинты, выпрошенные у населения, или чистое полотенце, а то и простой крестьянский холст и этим помогали другим.
      Если раны еще кое-как и можно лечить, хотя и простой водой, то уж лечение тифа требовало и питания, и лекарств. А в лагерных условиях не было как раз ни продовольствия, ни медикаментов. Лечение проходило, по меткому выражению врача Виталия Григорье­вича Попова, «психотерапией», то есть одним только внушением. «Психотерапия» помогала немногим.
      Русские врачи доложили о первых сыпнотифозных тому же немецкому врачу Лейпельту, думая, что он поможет медикаментами, питанием.
      В ответ тот прочитал лекцию на немецком языке о соблюдении чистоты и... постарался реже заходить в госпиталь. Здесь, не садясь, он брезгливо выслушивал доклады пленных врачей, произносил свое неизменное «гут» и медленной старческой походкой уходил в город на квартиру. В палаты он уже не считал нужным заглядывать.
      Люди быстро заболевали и так же быстро умирали. Вначале для сыпнотифозных отвели одну палату, потом — целый корпус, в конце концов перестали разбирать, где раненые, а где больные тифом. Во всем лагере, везде лежали сыпнотифозные. Люди в бреду, в беспамятстве поднимались и часто слепо шли к изгороди, где под выстрелами немецкой охраны успокаивались навсегда.
      За время с 23 ноября 1941 года по 7 апреля 1942 года, то есть за 131 день только в нашем здании госпиталя мною было записано 2866 умерших. Я сказал: записано. Ведь не все записывалось в страшную книгу. Значительная часть, пожалуй, более чем половина умерших, не могла быть записана, так как погибшие не имели никаких документов или «смертного медальона».
      Такова была смертность в крытом помещении. А что происходило в общем лагере, или так называемом третьем корпусе? Это даже трудно себе представить.
      28 декабря — страшный день в лагере. Утро выдалось какое-то серое, мороз доходил до 43 градусов. Из окон нашего корпуса хорошо были видны черные неподвижные точки, рассыпанные по всему лагерю. Некоторые точки передвигались, и мы решили посмотреть, что делается на территории. С художником Николаем Морозовым мы вышли из госпиталя. Когда подошли, то оказалось, что черные точки — это замерзшие люди. Около замерзших копошились живые. Живые раздевали умерших, брали шинели и остальное обмундирование и тут же надевали на себя снятое с трупов. Особые люди, которых в лагере называли «капутчиками», собирали трупы и укладывали их в штабеля, как поленницы дров..
      «Капут-бригада» (или могильщики) назывались так от часто произносимого фашистами слова «капут», то есть смерть, конец. Бригада была довольно многочисленной. Иногда состав ее доходил до 330—350 человек. Почему-то в «капут-бригаду» немцы отбирали преимущественно людей из среднеазиатских национальностей.
      На «капутчиках» лежала обязанность ежедневно вывозить мертвецов из лагеря на Вознесенское кладбище, расположенное тут же, рядом с лагерем. Они же должны были рыть могилы. Всю работу «капутчиков» можно было наблюдать из окон лагерного госпиталя. Вывозка мертвецов происходила на наших красноармейских двуколках. Обычно на такую двуколку укладывали 15—17 трупов, впрягались в нее 15—20 «капутчиков» и с шумом, с гиком, с резким металлическим лязгом двигались к кладбищу. Такие обозы, состоящие из 15—20 двуколок, в лагере называли «огненными колесницами».
      На «огненных колесницах» вывезено из лагеря много, очень много трупов людей. Рано или поздно большинству из нас предстояло быть также вывезенными на такой «огненной колеснице». Умерли уже честные хорошие люди.
      Однажды, услыхав треск и крики «огненного обоза» еще в об­щем лагере, мы постарались не встречаться с ним и поскорее пошли к себе в помещение госпиталя. Только я вошел в комнату, как ко мне обратился врач Иван Владимирович Шибакин. Иван Владимирович искренне стремился бороться с фашистами. Не один раз мы с ним разрабатывали планы побега и страстно мечтали о предстоящей партизанской деятельности.
      Шибакин, увидев меня, говорит: Сергей Александрович! Я вас ищу. Вы видели «огненные колесницы» сегодня?
Видел. Но не подходил к ним. Уж больно картина-то страшная, — ответил я.
Ступайте скорее и посмотрите. «Огненный обоз» как раз стоит у второго корпуса. Потом расскажете, — сказал он, как-то стран­но глядя на меня.
      Мы с Николаем быстро побежали. Мороз крепчал, прохватывая все тело до самых костей.
      Около второго корпуса действительно стоял обоз «огненных колесниц» из 14 или 15 двуколок. «Капутчики» отдыхали. Человек около трехсот, укутанных кое-как, прыгало около подвод. А немец­кая охрана, тепло одетая, в соломенных ботах, надетых на кожаные сапоги, важно переваливалась с ноги на ногу.
      Мы подошли ближе и увидели такую картину. На второй двукол­ке в беспорядке навалены трупы — скелеты, обтянутые кожей. Лица страшные, зубы оскалены, волосы длинные, смерзлись. Всего лежало 12 или 14 трупов. Вдруг вижу: у одного трупа внизу движется голова.. . глаза то открываются, то закрываются... Рот временами судорожно ловит воздух... Меня даже в пот бросило от неожиданности. Все что угодно ожидал я встретить, но только не живого человека на «огненной колеснице», да еще голого и в такой страшный мороз. Около двуколки молча стоят некоторые возчики и наблюдают. А конвойный фашист ходит рядом и смеется. Показывая на живого человека на повозке, он на ломаном русском языке приговаривает:
- Нике капут. Пара минут — и капут.
      Мы попробовали установить, как же случилось такое дело, что живой человек попал на «огненный обоз». Все оказалось довольно просто. Человек болел сыпным тифом. Лежал он не в госпитале, а в холодном бараке, страшно кричал, приходя в себя, а фашист, обходя барак, приказал отправить его не в госпиталь, а прямо на кладбище.
      - Однажды приготовили мы общую могилу и ждем, — рассказывал он. Вот подъехали «огненные колесницы». На дворе страшно холодно. Стали разгружать обоз.
     

     стр.